Автобиография Капитоненко Анатолия Петровича
В поисках новых свободных земель, на новые поселения двигались из Днепропетровщины обозы. С одним из них и ехал подросток, будущий мой отец, Капитоненко Петр Терентьевич. Возглавлял и хозяином обоза был Беленко Тихон Матвеевич, дед Беленко Татьяны Никитичны – единственного Героя Соц. Труда в Кашарском районе.
Отец, очевидно, был родственником Беленко Т.М., поэтому он и взял его с собой в такой дальний и безызвестный путь. Из близких родственников у отца никого не было, жил он до этого в монастыре, там и окончил четыре класса церковно-приходской школы, что по нашим или по тем меркам равняется чуть ли не к высшему образованию. Выбрали и поселились новоселы на левом живописном берегу речки «Ольховая» и обосновали село Усиковка, рядом с Новопавлокой.
Беленко, как опытный и трудолюбивый хозяйственник, сразу организовал свое хозяйство, разбил большой сад, который сохранился до 60-х годов и назывался «Беленковским». Отец был у него в работниках до самого отделения, а в последствии, волей судьбы, разбогатевшего хозяина и раскулачивал. Беленко был сослан в Сибирь, но там, как опять же опытный и грамотный хозяйственник отличился, изобрел, сконструировал комбайн и был отпущен на вольное поселение. Вернулся он снова в Кашарский район, но теперь не на Усиковку, а в Индустрию, где, так и не вступая в колхоз, прожил 102 года, там и закончил свой путь.
Моя мать, по отцу Гирина Ксения Филипповна, местная, из большой небогатой семьи, вышла замуж за отца и вместе создали семью, родили также как и у деда моего троих сыновей и троих дочерей, из которых двое умерли, а четверо живы до сих пор.
Перед коллективизацией, отец был уже коммунистом, принимал активное участие в создании колхоза, впоследствии ставшего «Путь к коммунизму» до его полного развала.
Россия на протяжении веков и тысячелетий была и может еще будет самым неблагополучным государством.
Отец, работая секретарем парткома, несколько раз находился на волоске от расстрела, как со стороны кулаков, так и со стороны Советской власти. На партийное собрание пешком ходил в Кашары, на обратном пути его в левадах поджидали кулаки. Но он, имея двухметровый рост и недюжинную силу всегда выходил победителем. Потом отец работал заведующим Кашарского общепита, а перед войной заведующим банка.
С начала войны был оставлен вместе с членами райкома для подпольной работы в Новопавловских лесах, которые как оказалось, были непригодными для партизанской борьбы. К тому же, сама Новопавловка и близ лежащие села кишели старостами и полицаями.
Так трагически сложилась судьба бывшего редактора районной газеты Шпилько М. Его жена подгуливая с полицаями, спросила у них, можно ли мужу прийти с леса покупаться и поесть, они засели и арестовали его, когда он пришел домой.
Шпилько оказался узником концлагеря, что за Миллеровом. В нечеловеческих условиях, под открытым небом, в дождь, мороз и слякоть они добывали камень. При побеге он был расстрелян.
Так один раз был схвачен и мой отец. Немец, приставив к виску наган, допрашивал, где партизаны. К матери прибежали люди и говорят: - беги скорее, твоего Петра ведут расстреливать. В то время председателем колхоза был 25-тысячник латыш Перкон Август Яковлевич, друг и соратник отца, хорошо знающий немецкий язык.
Он объяснил немецкому офицеру, что это его хороший работник. С того дня партизанщина закончилась.
Было принято решение пробиваться к своим, к фронту, а он уходил к Сталинграду. Так отец попал под Сталинград. Когда немцев погнали то Сталинграда, отец израненный, опухший, со вшами заскочил домой, и вскоре с проходившей частью капитана поэта Грибачева, бывшего председателя Союза писателей, ушел дальше освобождать Родину. И, служа в Приднестровье в г. Тирасполе в 14 армии, в 1976 году, я обратил внимание на стенд «Путь нашей части». Там указывался маршрут движения части.
Вешки, где она формировалась, Кашары – Миллерово – Волошино-Луганск – Славянск – Крыматорск и далее Австрия и снова Терасполь. Я точно был уверен, что отец был в этой части. И началась переписка с администрацией каждого района, города. И вот, с города Крыматорска приходит сообщение, что отец погиб при освобождении города Крыматорска и похоронен во дворе школы.
Так, через тридцать лет, я нашел могилу моего отца.
Неоднократно мы всей семьей посещали могилу отца, там благодарные жители с. Шабельковка поставили воинам памятник и на каждый День Победы возлагают цветы. Нашли отца следопыты. Мы нашли тех, кто нашел медальон, даже того старика, который перевозил останки на подводе.
Пережив оккупацию матери и нам пришлось пережить еще более неимоверные трудности и испытания. К счастью, мать была не робкого десятка. Во время войны в густом, непролазном терновнике скрывала двух раненых офицеров, выходящих из окружения. Под высоким риском быть схваченной и расстрелянной, под видом относа воды теленку, она носила им еду.
После того, как красноармейцы подлечились, они двинулись к фронту. И спустя более 30-ти лет на наш адрес приходит всесоюзный розыск, разыскивается Капитоненко Ксения Филипповна.
Мать была в догадках, кто ее разыскивает, и после того, как было установлено местонахождение матери нам пришло извещение, кто разыскивает, оказалось ищут ее те офицеры.
После были встречи, благодарности.
Сразу после войны за измену и помощь немцам шло массовое выселение крымских татар и заселение Крыма русскими, украинцами. Вот в такой водоворот мы с матерью и попали. Дальше нас ждали испытания, свидетелем которых был и я. Обладая феноменальной зрительной и умственной памятью, в 4-5 летнем возрасте я, как в компьютере, запечатлел все эти события.
Приехав в Крым с многочисленными переселенцами, мы, как беженцы, попали в заложники этого переселения.
Собрав большое количество населения, с одним скарбом, без хозяйства и пропитания, нас начали расселять по квартирам. Нам попал большой особняк с двумя входами: один парадный, другой запасной – на случай ухода в горы. Зажиточные татары селились повыше, бедные - пониже. Часть татар как сейчас, банды чеченцев, ушли в горы и леса, а оттуда, ночами, совершали набеги, мстя переселенцам. Используя кошек (подпускали под двери) чтобы они кричали, и сердобольные хозяева становились жертвами бандитов. Вырезались целые семьи. Переселенцами были и наши земляки из Кашар, Макеевки, Миллерово и других районов, жили рядом, целыми улицами. Я сразу обследовал все постройки, нашел запертую в подвале под домом черную собаку с белой полоской на голове. Сколько было радости оттого, что я заимел собственную собаку, но радость была недолгой. Привязать ее веревки не нашел, да и матери надоедать не стал. Нашел несколько капроновых женских Чулков, связал их и привязал собаку к абрикосе. Вскоре она перегрызла веревку и убежала.
Мать со старшей сестрой ходила на работу в колхоз, созданный из переселенцев по нашему типу. Работали на плантациях, виноградниках, в садах. Но фрукты фруктами, а хлеба не хватало. После работы возле конторы толпилось множество людей в ожидании хлебного пайка, дело шло к карточной системе. Животноводства не было. Основными продуктами питания был картофель, капуста и фрукты, а в дальнейшем и это все снизится к критической норме. Угля там не было и в помине, топили тем, что находили. Мы с братом (ему было около 10 лет) кроме дров организовали отлов диких кроликов. Сколько радости было у матери, когда мы приносили домой добычу.
Наступала осень, а за ней зима, к недоеданиям прибавился холод. Спасала татарская большая лежанка, на которой селедкой поджав ноги, натянув на себя все, что можно, мы проводили длинные ночи. К весне 1947 года положение еще ухудшилось - дело дошло до кормовой свеклы (вареную ее ели без хлеба). Иногда мать доставала шкуру, ее осмаливали, и что-то варили. Я и сейчас не переношу запаха и вкуса вареной свеклы, даже столовой. Однажды весной, когда начали созревать абрикосы, меня ими угостили проходящие мимо ребята. Я стоял во дворе и кушал их. Выше нас жил татарин, которого за какие-то заслуги не выслали. Увидев меня с абрикосами, он громко закричал и я увидел, что он бежит ко мне с винтовкой. Я быстро кинулся в коридор и захлопнул двери. Раздался выстрел, пуля пролетела в каких-то сантиметрах от меня. Оказывается, те мальчики рвали абрикосы у него. Мать заявила в милицию, но там его только пожурили, на том дело и кончилось. В Бога я не верю, сверх божественных сил, которые бы регулировали жизнь на земле нет, а верю в законы природы и в саму природу, в судьбу и наказание за свершение насилия человека над человеком.
Буквально через несколько дней мы играли с сыном того татарина. Он был младше меня, три года всего ему было. В этот день он вышел в заячьей шапке и я ужасно ему завидовал. Поиграв, мы разошлись, но на обед домой он не появился. Мать его, пышная татарка с длинными черными волосами, пришла ко мне узнать, где ее сын. Я объяснил, что мы играли только до обеда, и я не знаю куда он ушел.
Ниже нас жили три сестры еврейки, очень грамотные. Они читали молитвы на похоронах, служили в церкви. Мать ходила к ним писать письма на родину.
Волнение родителей мальчика нарастало, искали его уже отец, мать, дед и бабка. В нашем огороде недалеко от дома был выложен из камня глубокий колодец, в котором каким-то образом жила крупная рыба. И мы часто часами за ней наблюдали, особенно, когда солнце было в зените – она выплывала из под камней и мы ее подкармливали (этот мальчик украдкой приносил из дома хлеб). Все кинулись к колодцу, но никаких признаков не было видно. Если бы мальчик упал, заячья шапка плавала бы сверху.
В это время в центре города (мы жили на окраине) женщина подметала тротуар и видела, как бабка из сумки вытащила что-то и выкинула на обочину дороги.
Рядом бегали ребята и женщина попросила сбегать посмотреть, что это она бросила. И вот они приносят ей ту заячью шапку, а в ней мозг и кровь.
Сразу же сообщили в милицию, женщина не даже успела спрятаться, ее догнал милиционер. В это время в поиски включается целая улица. И вот, к дому евреек подъезжает милиция, и с одной из них направляются в дом. Следом за ними во двор вбегает дед мальчика с топором в руках. Три милиционера с большим трудом удержали его. Они объяснили людям, что ничего не случилось, просто зарезали козленка.
Потом выяснилось, что после игры мальчик пошел по улице, и тут его поманила самая молодая еврейка и позвала во двор. Она дала ему конфет, упустив одну на землю. Мальчик кинулся ее поднимать, а еврейка острым концом мотыги ударяет его по голове, ножом перерезает горло. Для сбора крови была подготовлена кастрюля.
В доме были обнаружены следы чудовищного преступления: на сковороде была уже жареная кровь, в дубовом бочонке было разделано и засолено тело мальчика, в кладовке в нишах стояли бочки с ранее засоленным мясом.
Такая участь готовилась моей матери и сестре, но они были очень худы, это их и спасло.
Вся татарская семья на коленях просили у матери прощения за то, что в меня стреляли. Здесь я не уверен, что Бог их наказал, но что Бог не может предотвратить насилия – в этом я точно уверен.
В последствии дед мальчика сошел с ума и умер, мать тоже помешалась, а отец уехал к родственникам подальше от этого места.
После этого события многие переселенцы поняли, что теплые края могут обернуться холодными и голодными, к тому же с родины шли письма с просьбой вернуться домой.
В то время ходила песня «На Полтаве я родился, а в проклятый Крым попал».
Таких вдов среди переселенцев было полно, и мать с одной из таких вдовушек стала готовиться к еще одному испытанию: бросив все, взяв самое необходимое, с детьми и без денег, без пропитания они двинулись в обратный путь. Им подсказали, что переезд на пароходе по Черному морю с обессиленными детьми опасен, могут не выдержать. И они заняв у земляков, или может продав свои вещи съездили в город и какими-то путями достали хлеба и селедки, ночью на плантации нарвали зеленого лука – это и спасло нас в первый период.
Выйдя на дорогу Старый Крым – Феодосия, стали голосовать. К счастью и в то время были сочувствующие люди, и одним из них был бывший воин. И так на полуторке по пыльной дороге мы двинулись к морю, к Феодосии. Проехав сорок километров пути мы прибыли к морю. Служивый водитель не взял с нас ни копейки и даже помог занести вещи на вокзал.
В детстве я был сильно похож на девочку, конопатый, к тому же завязан платком и в длинном пиджаке с длинными закатанными рукавами и полами, из под которых выглядывали только ноги. Веснушки, уже и позднее не хотели меня покидать, из-за чего даже мои сестры и брат называли меня девчонкой. Я сердился, мать защищала меня.
Несколько дней мы просидели в ожидании рейса парохода. И тут меня подвело сходство в девочкой. Один военный попросил у матери разрешения показать мне море, но цель у него была другая – я был очень грязным. Он меня раздел и, видя мое нежелание купаться, насильно кинул в воду. Впервые я ощутил солено-горький вкус морской воды. Я начал плакать, и тут он говорит: «Что же это ты, мальчик, а плачешь как девочка» Я тут же перестал плакать и принял положение смелого мужчины. Отмыв меня и одевшись мы пошли к вокзалу, где мать уже беспокоилась за меня. В честь того, что я поборол страх, военный наградил меня половиной курицы.
И вот наконец нас погрузили на пароход. Помню люди лежали на палубе штабелями, проходившие просто переступали через них. В море, впереди парохода, кричали благодарные дельфины, они провожали нас в дальнюю дорогу. Вскоре началось головокружение, а потом рвоты. Рвоты были настолько сильными, что люди просто ревели. И тут нас спас тот зеленый лук и селедка, мать начала украдкой нас кормить, увидев, к нам потянулись другие матери – так мы стали спасителями других.
Наконец пароход причалил к пристани, мы по трапу сошли на берег, обросший камышом. Это была Керчь. Мне она запомнилась множеством рыбы. На вокзале кругом валялись головы и шкурки от вяленой рыбы. Мы их собирали и смолили на костре. Вся территория, прилегающая к вокзалу, была занята людьми, сидевшими и лежавшими возле костров. Другим пунктом нашего странствования был город Краснодар и река Кубань. Обычно все пассажиры находились на вокзалах, но ослабленных детей в набитых вокзалах, где ногу поставить негде мать держать уже не могла. Она повела нас к реке, где уже были кучки таких как мы. Обойдя их она узнала, что они спасаются от голода травой лебедой, которую варят в закопченных кастрюлях, их опыту последовали и мы. Это мероприятие только на время утоляло голод, а потом есть хотелось еще больше. На наше счастье по над берегом шла женщина (она пасла чудом уцелевшую корову). Она подошла к нам и вскоре мы увидели, как две женщины стояли обнявшись и плакали, оказывается они обе были вдовами. Она выдоила какое было у коровы молоко и отдала матери 16 рублей. Я на всю жизнь запомнил эти желтые бумажки. Она рассказала, что недалеко находится базар, и что до лебеды можно достать крупы и соли.
Узнав о базаре и получив от матери строгий наказ держаться вместе, мы двинулись в разведку. Базар встретил нас множеством людей, которые торговали, чем могли и покупали, что могли. Одна женщина несла на ладонях, на листе бумаги, крупный комок масла. Мы с братом пробегали мимо, я меньший был, а он своей головой зацепил ее. Масло с листком упало на землю. Она нас сильно выругала, и потом сказала: «А теперь забирайте, оборванцы». Осторожно, с пылью собрав масло, мы двинулись дальше по базару. Возле одного ларька стояла длинная очередь. Обойдя ее мы узнали, что дают хлеб и я стал в очередь. С большим трудом подошла моя очередь, а я стоял, молчал, не зная, что делать. Стояла и молчала, смотря на меня, и женщина, раздающая хлеб. Потом она повернулась и, сдерживая слезы: - У нас, девочка, так не дают, - и протянула мне отрезанные полбулки хлеба. Окрыленные, мы побежали к речке, к своему табору. Мать, узнав историю с маслом, на базар нас уже не пускала. Другой причиной, что мать нас увела с вокзала было то, что милиция вылавливала и отправляла в приюты бездомных. Нас с братом тоже ловили и хотели забрать у матери, но она в любую минуту могла устроить такую тужбу, что они нас сразу отпускали.
С Краснодара, с помощью милиции, нас посадили в проходящий товарняк, и мы поехали в сторону Миллерова. Ночью к нам влезли мужики и перерыв все вещи взяли закопченный чайник, а на следующей остановке выпрыгнули. Приехав в Миллерово, мы пешком двинулись к перекрестку, глее сейчас ГАИ. Нам повезло – в сторону Кашар ехал американский «Студобекер» с рабочими, и нас подобрали. С Кашар к Новопавловке двинулись пешком, помню тот глубокий песок и солнце. Я уже устал и хныкал, приходилось часто отдыхать. Хорошо, что дорога шла уже через знакомые матери Городяны и Бугряны, знавшие мать люди выносили воды и что могли.
За бугром была уже близкая, но еще далекая Новопавловка. Наше трудное путешествие заканчивалось.
От длительного недоедания слегла мать и сестры, дало знать и нам с братом. К счастью, у деда сохранилась корова и мы быстро пошли на поправку.
Не вдаваясь в подробности 1947-50-х годы были для страны поистине испытанием. В ход шли желуди, курой, лебеда крапива, рогоз, козлобородник, борщевик – десятки трав десятками килограммов, съедаемые людьми, оказались лекарственными и спасали людей.
В 1949 году мать отвела меня в школу, но проходив босиком до холодов пришлось засесть на зимовку, обуваться было не во что – в то время еще троих надо было одевать. К счастью моей первой учительницей была Костромеева Л.Д., жила она в Кашарах недалеко от больницы, в маленьком домике. Маленького роста, красивая, энергичная, она ходила с Кашар пешком в любую погоду и в дождь и в снег.
После занятий она заходила к нам и давала мне задание, а потом проверяла его выполнение. Я занимался с большим старанием. Так, первый класс я закончил с отличием. В дальнейшем положение улучшалось, на нас обратило внимание районо и соцобеспечение.
Со второго класса я уже был постоянным учеником школы, и сразу занял ведущее место в учебе, прилежании, общественной деятельности. Я был самым активным участником всех мероприятий, проводимых в школе. Любимым занятием было рисование. Мои рисунки выставлялись в Кашарах – тогда меня награждали цветными карандашами и бумагой, другим увлечением были стихи. После знакомства с Пушкиным, Некрасовым, Тютчевым и другими поэтами я начал писать сам. Однажды был такой неприятный случай: старшеклассники, узнав, что я пишу стихи, за копейки наняли меня написать на не полюбившихся им девочек. Во время большой перемены я приступил к написанию задания. Тихонько в класс вошел директор школы Письменский. Он обратил внимание, что другие, как оглашенные покинули классы, а я сижу и что-то пишу. Взяв мое сочинение он повел меня в канцелярию –мы ее приравнивали к гестапо, а по всей школе пошел шум, что Капитоненко повели в учительскую, думали нашли табак. Войдя в канцелярию я увидел круг сидящих и о чем-то беседующих учителей. И вот директор объявляет, что привел к ним другого Есенина, и стал писать, что я написал. Вдоволь насмеявшись меня отпустили. Тогда я не знал, кто такой Есенин, я бы мог гордиться, поэтому был только оскорблен.
В то время книга была ценнейшим талисманом, для меня тем более, читали все подряд, выбирать не допускали, интересные книги ходили по селу и, чтобы их получить надо было постоянно узнавать, когда их будут сдавать.
В 1956 году я успешно, с отличием, закончил 7 классов и долго, даже до сих пор, среди своих, уже убеленных сединой одноклассников, являюсь примером.
В 1957 году я перешел в 8 класс Кашарской средней школы. Жили перефирийцы в интернате, домой ходили пешком, независимо от условий погоды, в воскресенье на ночь возвращались, чтобы утром быть занятиях. И так три года, которые пролетели незаметно. На выпускных экзаменах по литературе было три темы: «Поднятая целина», Островский, и свободная тема «Моя родная школа». Я выбрал последнюю. Писали всеми четырьмя классами в коридоре старой школы. Я долго обдумывал план сочинения, в голову мне влез эпиграф, мое раннее стихотворение. На экзаменах присутствовал и ассистировал директор школы, ныне покойный, Бирюлин Василий Алексеевич, величайший литератор и педагог. Проходя по рядам он заметил, что я еще ничего не написал и говорит: «Капитоненко, а ты чего сидишь, другие уже основную часть пишут, а у тебя еще и вступления нет?» Я объяснил, что выбрал свободную тему и боюсь наделать ошибок в самом эпиграфе. Он говорит : «Ты один выбрал свободную тему и мы твой эпиграф во внимание брать не будем, только поторопись, ты здорово отстал.
Вот чего я боялся, эпиграф был и на самом деле сложным:
Что случилось со мною, объяснить я не могу,
То до сумки помичь крою, - то чернила наведу,
Лег в кровать – и там не спится,
На пригорке возле сада, - мне родная школа сниться.
Сочинение я написал на 4-ку, но по стилю, содержанию и его ценности равных не было, поэтому его-то перед всей школой и зачитал Василий Алексеевич, память о нем останется на всю оставшуюся жизнь. В моем сочинении был описан весь мой школьный путь, образы учителей, сама школа на пригорке возле сада и возле церкви.
После окончания школы я, как и все мои сверстники, кинулись поступать в военные училища, но мне не пришлось, хотя и прошел в подводники. Я поступил на тракториста в школу механизации и стал трактористом.
В те годы существовало дурацкое положение, что после школы каждый парень должен два года отработать в колхозе, а только после имел право на поступление. Отработав два года я начал готовиться к поступлению, но меня снова не отпускали и я самовольно, без документов уехал в 1961 году к сестрам в Молдавию. Так началось мое кругосветное путешествие. По приезду в Молдавию, буквально через несколько дней, я получил паспорт и стал свободным некрепостным гражданином.
Меня приняли в машинно-экскаваторную станцию и я отправился осушать болота на реку «Реут» Там я и получил повестку в армию осенью 1961 года. Нас со всей Молдавии составом отправляли из г. Кишинева
Однажды ночью на одной из станций обходчика спросил, какая станция, он ответил что Миллерово. Так я проследовал совсем недалеко от Родины.
Быстро написав письмо, я попросил железнодорожника кинуть в ящик, в Миллерово жил мой родной дядя, так узнали, что Толик, (я) проследовал через Миллерово к месту службы город Саратов.
Ночью состав остановили в поле, впереди видны были огни большого города. Это был Саратов, где я прожил целых 8 лет и где определилась дальнейшая моя судьба. Служба прошла не в тяжбе, как часто бывает., я не отмечал дни службы, каждый день у меня был полностью заполнен. Кроме службы я занимался спортом: лыжи, футбол, являлся корреспондентом газеты «За родину» Приволжского военного округа, диктором военного городка, был замполитом роты, было присвоено офицерское звание, отвечал за художественную самодеятельность части и с первого года службы был уже коммунистом, сидел на партсобраниях с высоким начальством, прошел подготовку для поступления в высшее учебное заведение, тогда это практиковалось.
В 1964 году, после 3-х лет службы в солдатской форме я пошел сдавать вступительные экзамены, после успешной сдачи я был зачислен на 1-й курс Саратовского сельхозинститута и сменил военную службу на студенческую свободную жизнь, полную событий и впечатлений. Это были лучшие годы в моей жизни. Военные студенты были примером в учебе и в жизни института. Кроме успешной учебы, я 5 лет пел в Саратовском хоре, которым руководил ученик знаменитого композитора Свечникова. Занимался спортом: лыжи и плавание.
В 1968 году в составе всесоюзного студенческого отряда участвовал в строительстве Усть-Илима, был начальником переправы на Ангаре, был награжден за хорошую организацию переправы почетными грамотами ЦК комсомола и Иркутского обкома комсомола. Грамоты находятся в музее Саратовского СХИ. Впереди защита диплома, который я защитил на «отлично», и 35-тилетняя производственная агрономическая деятельность.
После окончания института я был направлен в Кашарский район в к-з «Путь к коммунизму» главным агрономом. Началась моя трудовая деятельность. Тема дипломной работы была «Возделывание озимой пшеницы в условиях Ростовской области», которая и сейчас находится в Персиановском с/х институте как образец. Применяя на практике знания и достижения науки я сразу же, в течении двух лет, получаю рекордные урожаи в районе, которые и стали моими испытаниями. Народ пошел за мной, а все подхалимы в роли райкома, исполкома, которыми кишела тогдашняя власть – против. Чувствуя, что с ними бороться бесполезно, я просто тихонько от них отошел и перешел в Миллеровский район, где уже гремели женские тракторные бригады и в действии была звеньевая организация труда.
После двух лет работы я снова уезжаю в Молдавию, где работал до 80-х годов, и после, как мать потеряла зрение, пришлось вернуться домой. Кончился мой молдавский период, который оставил в моей памяти самые хорошие воспоминания.
Приехав в Кашарский район, я занялся организацией сельхозхимии, которая в свое время сделала свое дело по увеличению урожайности с/х культур, но с развалом Советского Союза и всего сельского хозяйства, развалилась и организация «Сельхозхимия». В непостоянной, непредсказуемой России веками так было и так будет, она привыкла бороться сама с собой, создавая трудности и потом с ними борясь. После сельхозхимии я работал секретарем парткома колхоза «Путь к коммунизму» агрономом, семеноводом, огородником, энтомологом, садоводом. Лично с тремя помощниками вырастил молодой сад, который содержит до 50 сортов яблонь, вишни, оливы, груши от экстра ранних до экстра поздних сортов.
Из сада ушел на заслуженный отдых. Сам безгранично люблю природу с ее красотой, к этому привил и всю семью, большой знаток ботаники, всех трав и животного мира, болезней и вредителей растений, заядлый рыболов, любитель музыки и всего искусства, спорта, не время меня подгоняет, а я его, мне всегда его не хватает.
